«Нет депрессии, есть только субъекты, которые на нее жалуются», - Колетт Чораки-Сепель.
Следовательно, это текст о депрессии, которой не существует. За пустоту. За одним недостатком. На отсутствие. Есть разные способы убедить испытуемого в том, что у него депрессия, т. Е. признать себя принадлежащим к какому-то общему страданию. Естественно, это приписывание имеет свою медицинскую целесообразность, но здесь мы не будем ни обсуждать, ни оспаривать эту целесообразность. Мы будем только приветствовать, если это уместно, психиатрическое значение « депрессивный синдром », то есть синдром., т.е. сочетание определенных симптомов, депрессия может возникать при различных психических расстройствах, т. е. может появиться в психическом поле чего-то другого, чем она сама не является. Давным-давно Отто Фенихель, ученик Зигмунда Фрейда, указывал, что в определенном смысле депрессия возникает почти при всех неврозах, она «предпочтительна». субъект - способ заявить о себе как о страдальце, дать имя своему страданию.
Психиатрия обязана указать, что есть у субъекта, такова его конституция. С другой стороны, психоанализ обязан указывать на то, чего у субъекта нет. Психиатрия заставляет пациента впадать в депрессию. Психоанализ позволяет ему страдать, вынуждая его самостоятельно называть это страдание. Следовательно, с точки зрения психоанализа, депрессия возможна как один из признаков страдания, но это не само страдание. И вряд ли найдется слово, которое могло бы обозначить пустоту депрессивного. Это пустота, которая ужасает, особенно своей безымянностью.
Субъекту всегда легче столкнуться с тем, что у него есть, чем с тем, чего у него нет. Депрессия особенно чувствительна к этому недостатку . Когда кто-то страдает депрессией, этого больше не будет . Депрессия, пожалуй, самое невыносимое присутствие отсутствующего.
Психоаналитическая клиника обнаружила меланхолическую природу депрессии. Это не означает, что существует определенное равенство между депрессией и меланхолией, но что недостаток, который испытывают депрессивные, - это особый меланхолический недостаток. Именно этот меланхолический недостаток и предлагается в настоящем тексте о депрессии. Отсутствие меланхолии относится ко всему, что не сказано о депрессии. Я должен подчеркнуть эту разницу не из-за терминологической мелочности, а потому, что депрессивная жалоба мало что может сказать нам о депрессивном страдании. Итак, давайте сделаем одно такое различие: если жалобы депрессивные, значит страдание меланхолично. В этом мы согласимся с клиническим опытом Юлии Крастевой, которая говорит одепрессивно-меланхолический ансамбль и, таким образом, не исключает из клиники ни жалобы, ни субъекта, который жалуется.
В чем природа меланхолической нехватки?
Пустота безжалостно поселилась в меланхоличном субъекте, как пустота поселяется в мире, когда теряется любимый человек. «В трауре мир стал бедным и опустошенным; в меланхолии он стал личностью», - говорит нам Фрейд. Меланхолия имеет особую связь с трауром. Меланхолический траур - это траур не по мертвому, а по мертвому. Большой вклад Фрейда в меланхолико-депрессивные страдания заключается в его открытии того, что меланхолик воспринимает часть себя как мертвую. Это не просто опыт причинения вреда или оскорбления, чего-то, с чем я могу смириться, компенсировать или испытать. Это фундаментальное ничто, из которого ничего не прорастает, кровоточащая рана, которая не заживает, потому что питается только пульсом боли. Это пустота, которую приносит меланхолия, не имея возможности назвать. Меланхолику не удается пожалеть какую-то любимую (и почему не любимую) версию себя, которую, по его мнению, у него отняли. Именно здесь меланхолия близка к трауру - никогда не догадываешься, что на самом деле теряешь, когда теряешь любовь. Меланхолия приходит на место этой неизвестной части заблудшего.
Эта неизвестная, но грабящая потеря отмечает любовь, отношения, мир и язык меланхолии.
Его любовные разочарования обычны, потому что они смешаны с идентификациями и в этом смысле значимы из-за ожидания, что другой содержит все, что было отнято («другой - это мое отсутствие»). Связь с объектами любви важнее самих объектов, поскольку каждому последующему объекту приписывается уверенность в том, что именно он приведет субъект к его лишенной полноте. Этот любовный фантазм определяет болезненную динамику, начиная от идеализации любимого и заканчивая скукой, разочарованием, ненавистью и отстраненностью.
Отсутствие интереса к внешнему миру и исчерпание желаний отмечают все связи с миром. В своей меланхолии человек отчуждается от привычного значения слов, вещей, связей. Мир воспринимается как деротизированный, механизированный, замороженный, чужеродный. Этот опыт часто применим к собственному изображению в зеркале. С этим связано болезненное переживание невозможности жить даже в самых простых повседневных потребностях. Невозможность любви и жизни сопровождается глубокими переживаниями вины и упреками. Меланхолия - его величайший судья. Никто не мог его осудить, уничтожить и оплакивать так, как он мог.
Смысл меланхолика кажется произвольным, случайным, словно вдали от слов и вещей. Меланхолик говорит, но «отключен» от слова, оно не принадлежит ему, оно кажется ему чуждым и ложным, и он говорит каким-то автоматическим механизмом, не будучи в состоянии соединиться со словами, которые он произносит. Пустота меланхолии безымянна. Слово сводится к пустой речи, бессмысленной и бессмысленной.
Это не означает, что меланхолик не использует язык, скорее, язык перестал ему служить. В своей меланхолии человек особенно проницателен, его рассуждения лишены невинности и наивности, делая жизнь сносной. Один из вопросов, который Фрейд задаст о меланхолии, - почему нужно заболеть, прежде чем можно будет познать истины жизни. Часто меланхолия порождает серию жизненных объяснений с чрезвычайной точностью и глубиной, но также и с насмешкой с желчью (вряд ли совпадение с греческого « меланхолия » означает « черная желчь »).) человека, преждевременно познавшего скоротечность жизни. Это фактически объясняет жизнь, которую невозможно прожить. Он адресован к жизни с точки зрения один умер, уже он жил жизнью , что вы можете жить это . В меланхолии у него всегда есть какая-то привязанность к «прошлой жизни», к «потерянному раю», к месту, где его жизнь была возможна, к месту без изъянов. Меланхолия лучше всех знает, что значит иметь возможность желать только того, чего не хватает, того, что мертво или того, чего никогда не существовало.
Депрессии других не могут обозначать депрессию одного субъекта. «Кто-то страдает депрессией», - часто говорят некритически. Мы согласимся только с первой частью такой просьбы и будем акцентировать ее так - «Кто-то страдает». Депрессия - это безутешный и банальный крик одиночества. Потому что мы так равны в своих слезах и так одиноки в своих страданиях. Но больной это лучше знает ...
Подписывайтесь на «Гродно 24» в Дзен Новости и на наш канал в Дзен